Решила создать тему куда можно складывать понравившиеся рассказы, статьи, приколы из Интернета. Сегодня наткнулась на такой жизнеутверждающий рассказ
Серый кот На каменных ступенях многоэтажного дома лежал обычный серый кот. Рано утром, пока на улице было малолюдно, он выбирался из подвала и грелся на весеннем солнышке. В подвале, где ему приходилось жить, было грязно, сыро и неуютно. Длинными холодными ночами, спасаясь от вечных сквозняков, кот лежал на тёплой трубе, пытаясь согреться. Он сворачивался в клубок, прикрывал лапой нос, но все равно маленький, противный сквознячок пробирал до самых костей. А утром, едва забрезжит рассвет, серый полосатый кот уже сидел на привычном крыльце… Этот день ничем не отличался от остальных. Так же, как всегда, дверь подъезда хлопнула, из него выскочили два брата - близнеца. Кот едва успел отпрыгнуть в сторону, намереваясь, как обычно, спрятаться в подвале, но…на этот раз ему повезло, мальчишки были так заняты собой, что не обратили на него никакого внимания. Кот вернулся на нагретое солнышком место и улёгся на крыльце. Неподалёку села и чирикнула птичка, но, увидев кота, тут же взлетела на дерево. «Мррр, - мечтательно мурлыкнул кот, - сейчас бы мя-а-аска кусочек…» Сквозь прищуренные веки он наблюдал за прыгающими по земле птицами, но те, хорошо знакомые с этим резвым разбойником, держались на безопасном расстоянии. Кот вздохнул, ему вспомнилось время, когда он был совсем маленьким котёнком: его принесла от соседки баба Нюра. Несмышленыш, он сразу понял, что его здесь любят. Стоило ему задумчиво посмотреть на хозяйку, как она тут же ставила перед ним миску с молоком и нарезала маленькими кусочками докторскую колбаску. Котёнок уплетал колбасу, а потом долго спал, свернувшись клубком на руках у доброй старушки. А баба Нюра, боясь разбудить маленького шалуна, сидела и легонько поглаживала его, приговаривая: «Васенька…ах ты, глупый Васенька…» Проснувшись, усатый – полосатый Вася резво носился по комнатам. Он, запрыгивал на стол, подоконник, комод, откуда с грохотом летели на пол то вазочка, то цветочный горшок, то статуэтка… Бабушка, кряхтя, поднималась с тахты и сурово грозила котёнку скрюченным пальцем, но в этот момент глаза её смеялись, как у маленького, озорного ребёнка. Баба Нюра привязывала конфетный фантик к нитке, и… в маленький ручеек веселья врывался огромный поток радости … Коту вдруг показалось, что он опять очутился в своей квартире, вместе с любимой хозяйкой, но, чуть приоткрыв глаза, он их тут же зажмурил - вокруг была всё та же улица, а мимо шли те же равнодушные прохожие. «Эх, - подумал Васька, - сейчас бы молочка, колбаски, да забраться на любимые, ласковые руки… Ведь было оно, счастливое время…» Снова нахлынули воспоминания: через год кот стал совсем взрослым и превратился в большое, красивое животное. Важно вышагивая, Вася повсюду сопровождал свою хозяйку. Теперь он заботился о ней. Стоило бабушке тяжело вздохнуть, как кот тут же прыгал к ней на колени, и она с улыбкой гладила его, забывая свои горести. Едва хозяйка, застонав, повернётся ночью, Вася тут, как тут: подлезет под бочок и нежно замурлычет, отдавая ей своё тепло и ласку, и опять хорошо обоим. Теплыми вечерами они до самой поздней ночи сидели на балконе и смотрели на звёзды. Звёзды были яркие и красивые: они то загадочно мерцали, то гасли, то вновь зажигались - на них можно было смотреть бесконечно! «Сейчас таких звёзд нет…», - грустно подумал Вася. Иногда Васька, опустив любопытный взгляд с балкона на землю, видел то, что беспокоило и даже пугало его – по двору шныряли голодные и грязные коты с всклокоченной шерстью… Котик переводил встревоженный взгляд на звёзды, и ему снова становилось хорошо и спокойно. Дул свежий ветерок, Васька прижимался плотнее к любимой хозяйке – им вдвоём было так тепло и уютно! Счастливая жизнь продолжалась целых три года... Но однажды утром случилось необъяснимое. Хозяйка долго не вставала с постели. Сначала Васька пытался её разбудить: он шёл на кухню, и громко звал оттуда. Потом пытался поднять старушку, подталкивая сильными лапами, но ничего не получалось. Не понимая, что происходит, он сел под дверью и впервые в своей жизни заголосил так, что сбежались все соседи, живущие в этом подъезде. Была долгая суматоха; в этой сутолоке, никто даже не подумал об огромном полосатом коте, несчастном коте, который пытался быть рядом с любимой хозяйкой и которого отгоняли, «чтобы не мешался под ногами». Вечером, он, неожиданно и незаметно для себя, оказался перед закрытой дверью в свою собственную квартиру… Так перед этой дверью кот просидел всю долгую, дождливую осень. Иногда кто-нибудь из сердобольных соседей выносил ему кусочек котлеты и клал прямо на пол. В первое время Васька был возмущён таким пренебрежительным отношением к себе, но постепенно привык, тем более что пища появлялась всё реже и реже. Его всё чаще выгоняли из подъезда на улицу, но он упорно возвращался к родной двери – но дверь по-прежнему не открывалась… Пришла зима. Улицы покрылись снегом, стало совсем холодно. Кот перебрался в грязный, но тёплый подвал. В первые дни ему приходилось туго, пришлось отвоёвывать себе территорию, но Васька был молодой, крупный и сильный. Он сумел постоять за себя, хотя ему за это пришлось поплатиться куском оторванного уха и прокушенной задней лапой. Ухо зажило быстро, а лапа побаливала до сих пор, зато чужаки стали обходить его стороной. Началось холодное и голодное время. Изредка коту удавалось поймать мышку – это был настоящий пир, который, к сожалению, быстро заканчивался. Чаще случалось, что огромные крысы пытались напасть на кота, они всегда нападали группой, тогда приходилось изо всей силы бороться за свою жизнь. Вспомнив, что сегодня ещё не умывался, Васька стал вылизывать грязную, взлохмаченную шерсть. Воспоминания о прошлом овладели им с новой силой: какая шёрстка была у него раньше! Баба Нюра и причесывала, и приглаживала его - ей так нравилось обихаживать своего любимца! «А сметана… - вспомнив о сметане, Вася опять зажмурился и даже замурлыкал от удовольствия, - сметана – это да, что может сравниться с её вкусом?» Бабушка, придя из магазина, сразу накладывала Васе в блюдечко сметану. Наблюдая, как он наворачивает сметану, она улыбалась и приговаривала: «Хорошая, видать! Свежая…!» С тех пор Васька ни разу сметану не ел… Кот вздохнул и, перестав мурлыкать, снова начал умываться. Очень хотелось есть! Мимо пробежали два брата – близнеца. Кот испуганно сжался, но братья, вновь не обратив на него внимания, поскакали вверх по ступенькам. «Ух, пронесло! – облегчённо вздохнул Вася, устраиваясь удобнее. - Как же хочется есть!». Голодным взглядом кот пристально осмотрел (в который раз!) тротуар в надежде увидеть хоть что-то съедобное. Ничего не обнаружив, он опять лёг и снова начал вспоминать: было время, когда баба Нюра даже корм ему специальный приносила из магазина! Странный такой, похожий на маленькие разноцветные сухарики! Васька, понюхав его, морщился, ему больше нравилась докторская колбаса и… сметана. Но, чтобы не обидеть любимую хозяйку, он усаживался возле миски и, похрустывая странными кусочками, съедал несколько штучек. Баба Нюра, радовалась как ребёнок! Вася тоже был доволен! Он всегда был доволен, когда доставлял своей хозяйке радость. Кот поднялся, голод ни на минуту не выпускал его из своих цепких лап: «Ох, как хочется есть! Может, пойти куда? Поискать?» Но идти было некуда. Урны были плотно закрыты крышками, да и не любил Васька лазить по помойкам, помня, как Баба Нюра ругала его, ещё котёнка, за попытку заглянуть в мусорное ведро. При этом она сразу же наливала в блюдце свежее молоко и подносила котёнка к блюдцу… Вася, пошатываясь от слабости, дошёл до лавочки: «Вчера здесь допоздна сидела молодёжь, вон там и бумажки всякие валяются. Вдруг рыбий хвостик найдётся?» – с надеждой подумал кот. Он старательно обнюхал найденные бумажки но, к сожалению, ничего съестного не обнаружил… На скамейку, кряхтя и охая, села старуха и зашуршала пакетами. Васька, не способный уже чувствовать что-либо, кроме сильнейшего голода, сел прямо перед ней, с надеждой глядя на бумажную упаковку. Ему на один миг показалось, что вот оно… Чудо свершилось! И сейчас ему дадут кусочек, возможно, даже большой кусок… докторской колбасы! Он уже ощущал знакомый запах! Запах любимой колбаски!». Бабка перестала шуршать пакетом. Кот напрягся. «Как же хочется есть!» - думал Васька, он сидел перед бабкой, и не сводил зелёных глаз с её сумки. Старуха, еле разогнув спину, встала со скамьи и, чуть было, не наступила на кота. - А ты тут откуда взялся? А ну, брысь! - она легонько толкнула его ногой. Но кот не мог заставить себя сдвинуться с места - здесь был такой близкий, знакомый ему запах! - Брысь отсюда, Худоба! - раздражённо повторила бабка. Кот не уходил. - А ты, вообще, откуда в наших краях? - вдруг поинтересовалась она, и голос её сразу смягчился. - Уж не Нюркин ли? «Нюркин! – утвердительно сказала она себе. - Ах ты, бедолага, трудно тебе пришлось! А как она любила тебя! И вот надо же…». Старушка опять зашуршала пакетом, пытаясь что-то достать, в её руке вдруг появился такой знакомый кусок колбасы! Васька замер, но бабка, передумав, опустила кусок колбасы в сумку. - Мне тоже тяжело приходится, - пробормотала она задумчиво, - совсем я одна осталась… А котик ты хороший! Я помню, как Нюра любила тебя. Давно нужно было тебя найти, ты уж прости нас, людей… Старушка наклонилась и взяла Ваську на руки… Словно маленький котёнок, он доверчиво прижался к ней, почувствовав себя легко и спокойно. Он больше не один и теперь, наконец, всё будет, как прежде! Васька запел тихую благодарную песенку, а бабка поднялась со скамейки, осторожно придерживая его одной рукой. Второй она неудобно сгребла пакеты и засеменила к ступеням дома… Остановившись перед своей дверью, хозяйка наклонилась, бережно опустив кота на пол. Он уже знал, что теперь его дом здесь и нетерпеливо переминался с лапы на лапу. Наконец, щёлкнул дверной замок… - Заходи, Васенька, сейчас будем обедать… Вечером они долго сидели на балконе и смотрели на далёкие яркие звёзды. Бабка, задумчиво глядя в темноту, гладила Ваську, а он нежился на коленях у своей новой хозяйки, вытягивая мягкие лапки. Так незаметно он, впервые за долгое время, спокойно заснул. источник: Рассказки Белого воробья
«СОБАЧНИКАМ» Не важно - снег или жара, Я выхожу во двор с утра. Я не спортсмен, не дворник и не дачник. Не на работу я спешу. Я так живу и так дышу… Я просто вышла погулять. Ведь я - «собачник»
Пусть крутят пальцем у виска, Качают головой слегка, Мол, - Крышу почините - протекает! Мне объясняться не досуг, Что этот пёс - мой лучший друг, В людской среде альтернативы не бывает.
Собаки знают о любви Побольше нас, друзья мои, Они не понимают ханжества и мести. Они не лгут, не предают, А надо -жизни отдают, - У них в чести собачий кодекс чести.
В клыках и силе интерес. Смеюсь над тем, кто превознес Умильное «сю-сю», «Они как дети!» Мой пёс соплей не признаёт, Он ни на шаг не отстаёт, Он приручил меня! Он за меня в ответе!
Собаки у моих друзей И всё «Не так, как у людей» Я с ними в воду и в огонь, по трём причинам: Они друзей не продают, А подлецам в лицо плюют, И откровенно руки жмут мужчинам.
Мне не занять высокий пост, Не светит здесь карьерный рост, Не накопить несметного богатства… «Собачник» слова не стыжусь. Я даже, знаете ль, горжусь Своим присутствием в таком собачьем братстве.
Опять косые взгляды вслед, И крики дам: «Управы нет! Вот развелись, придурки и маньяки!» Я улыбаюсь, не сержусь, Я крепко-накрепко держусь За поводок моей «родной» собаки.
Мне жалко тех, кто нас не понимает, Кто в спину шепчет: "Тварей развели!" И радостно ладони потирает, Узнав о смерти маленькой души. Кто палкой тычет бедную собаку, Бредущую по улице одну. И кто готов бросаться сразу в драку, Собачника увидев за версту. Где им понять, как сердце замирает, Как на душе становиться тепло, Когда твой верный пёс тебя встречает, Хозяина увидев сквозь окно! Скулит от счастья, лапы поджимает, Прохладным носом тычется в пальто, И полной грудью запах твой вдыхает- Скажите, кто вернее будет, кто? Они, наверное, даны нам свыше, Лохматые вместилища любви. Друг друга мы порой, увы, не слышим, Нас лучше, чище делают они! Старушка тихая выходит из парадной, В руках несёт завязанный кулёк, Ей легче на душе, когда поесть с отрадой Бежит к подъезду брошенный щенок. А есть такие, кто ещё подсыпет К котлетам яду щедрою рукой, И горя человеческого выпить Торопится за пёсий упокой! Не дай нам, бог, с такими повстречаться, Не дай нам ,бог, с такими встать в ряды, Не дай им, бог, хорошими казаться, Собаку от таких убереги...
Ну вот и снег пошел, за окном уже несколько часов белым-бело. В такую погоду, да еще и в пятницу запощу я романтическо-лирический отрывок из книги М. Веллера "Самовар", не про собак, но о любви. Вдруг кто не читал, очень уж хорошо написано.
Вот видишь, все-таки я написал тебе письмо. Много-много лет я собирался это сделать. С тех самых пор, как мы с тобой расстались, и навсегда. Чтоб никогда больше не увидеться.
Меня нет больше на свете, милая. То, что еще осталось – совсем не тот я, которого ты любила и помнишь. Только вместилище – память и чувство. Прошло много лет, и я понял это. И ты тоже поняла, правда? Потому что тебя, той, что была, тоже нет больше. Мы стали другими, по отдельности друг от друга, без смирения и сроднения с переменами любимого, на разных дорогах, в разных жизнях.
Время обточило нас на разных станках, и наши миры стали разными.
Если даже предположить сумасшедшее, невозможное, что мы встретимся – это не будет иметь никакого значения. Мы будем искать и желать друг в друге то прежнее, что знали и чувствовали когда-то. Стараться увидеть и обрести то родное, чем мы были.
Это странное ощущение. Как будто не было всех этих огромных прошедших лет, прожитых вдали и по-разному, как будто годы и годы прошли в некоем параллельном, другом, нереальном измерении, не имеющем отношения к тому, что жило внутри нас и между нами, и вот сейчас мы встретились – и продолжаем жить вместе с того самого момента, когда расстались. Словно расстались совсем недавно, вчера, неделю назад.
И когда мы расстанемся вновь, то в памяти друг друга снова будем теми, что когда-то, молодыми, здоровыми, красивыми и веселыми, в полете и силе жизни, даже когда она боль, потому что еще огромность впереди, – а эта встреча, она останется так, сбоку, маленьким боковым ответвлением, ничего не меняющим.
У меня было когда-то так много слов для тебя, так много, что я не мог остановиться говорить их. Это не от болтливости, и не от того, что мне было легко и неважно, бездумно, говорить их – а от того, что мы были вместе так мало, так мало, считаные дни, милая, а я думал о тебе так много, всю жизнь, и разговаривал с тобой – без тебя – всю жизнь, и при встречах мне не хватало времени сказать тебе все, что так хотелось, так надо было.
Не было дня, когда я не разговаривал бы с тобой. Вся моя жизнь состоит из двух половин: первую я тебя ждал, вторую я тебя помнил.
Я писал это письмо много лет, очень много. Ночами, глядя в темноту, и в поездах, куря в тамбуре, и в толчее улиц, и просто в свободную минуту. Так странно: и пел гондольер в Венеции, и играл скрипач в Иерусалиме, и светилась Эйфелева башня, и в бессонницу в тундре под храп бригады доносил разбитый транзистор: "Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо". Тогда еще я умел плакать.
Ты плачешь по мне, милая? Ты меня помнишь?
Всю жизнь я пытался понять тебя, и понять себя, и в тысячный раз вспоминая давние события находил в них новые детали, открывал новые мотивы и тайные причины.
Я очень любил тебя, милая. Я и теперь люблю тебя. Но теперь это уже точно не имеет никакого значения. Вот уж теперь-то точно поздно.
Когда–то, в той жизни, ты сказала - лето, и Ленинград, и тополиный пух: "Поезд ушел". И я ответил: "Ну, такой поезд я на пальце потащу за веревочку". Когда–то - лето, комнатушка, простынь, плед на окне завязан сыромятным ремешком скотогона на калмыцкий узел – ты спросила: "А тебе надо, чтоб я тебя любила? Или – тебя и так... устраивает?" Я не нашел ответа, было слишком много верных и все про одно, они промелькнули мгновенно, каждый главный и единственный, не выбрать, так больно, и печально, и быстро колотилось сердце, и я сумел только на выдохе: "Господи, дай мне любви этой девочки, и больше мне от жизни ничего не надо."
С тех пор я всю жизнь отвечал на этот вопрос. Из всех в мире вариантов да я искал один, чтоб ты поняла, как мне это было надо, я сказал тебе: "Ты любишь меня. Когда ты сходишь по мне с ума, и прибегаешь, бросив все, и обнимаешь, прижимаясь в отчаянье, и глаза твои сияют, и ты моя, и ты стонешь со мной, и ты делаешь каждым касанием навстречу то же, что делаю я, и чувствуешь то же, что чувствую я, – ты любишь меня, и знаешь это, всем естеством, и я это знаю и чувствую всем собой, потому что нет этого иначе."
Ты боялась попасть в плен. Ты боялась поверить до конца, до последнего дюйма. Ты не могла жить в мире ни с кем, потому что никогда не жила в мире с собой. Жизнь кипела, искрилась, брызгала в тебе, и всего хотелось, и всего было мало. Ты была такая светлая и радостная. С тобой было светло.
Никого в жизни я не понимал так, как тебя; не чувствовал так, как тебя; не читал, как открытую – для меня одного! – как тебя.
– Какие у тебя сияющие глазищи!..
– Это только для тебя...
В унисон, в фазу, в масть. Я оборачивался и открывал рот, и ты говорила: "Ага, какая весна, да?"
Ты жутко боялась остаться одна, состариться без мужа, без семьи, и поэтому произносила речи о скуке и однообразии семейной жизни, в защиту свободы и приключений. Ты предчувствовала свое будущее и боялась признать поражение хоть в чем-то. И так ясно слышались в твоем голосе слабость и желание, чтоб тебя опровергли, уверили, успокоили, что ты будешь надежно и спокойно любима всю жизнь, и при этом будет все, что только можно придумать прекрасного, интересного, необычайного, и ни при каких условиях ты не будешь брошена – даже если сама из самолюбия, противоречия, злости сделаешь все, чтоб – наперекор себе же – остаться одна: не останешься, тебя всегда сумеют понять, принять, примирить, сделать так хорошо и оставить с собой, как в глубине души ты сама больше всего хочешь.
Я научился понимать, правда? А это единственное, что у меня осталось, главное мое занятие, это вся моя жизнь: помнить, знать, понимать. И это – огромная, огромная, неохватная жизнь! уверяю тебя...
В полях под снегом и дождем, мой милый друг, мой верный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг, и если б дали мне в удел весь шар земной, весь шар земной, с каким бы счастьем я владел тобой одной, тобой одной... вельветовые джинсы, латунный подсвечник, водка от ночного таксиста, гитара, оленья шкура, рукопись и беломор... Письма пишут разные, слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще бесполезные, в письмах все не скажется, и не все услышится, в письмах все нам кажется, что не так напишется.
Мы были очень похожи. Мы были молоды, красивы, самолюбивы, любимы многими, жадны до жизни и веселья, мы мечтали о морях-океанах, собирались прямиком на Гаваи, в пампасы... мэм-сагиб.
"Между нами всегда оставался ну самый последний миллиметр?" – сказала ты. Через много лет я ответил: "Он оставался внутри тебя. Его ты так никогда в жизни и не преодолела, не бросилась в омут очертя голову, не отдала себя всю безоглядно и без остатка, и поэтому не обрела взамен и одновременно все, совсем все, что тебе так надо было, без чего ты так никогда и не стала счастлива."
Теперь этот миллиметр растянулся в неведомые тысячи километров, в другое измерение. И твой голос, низкий, нежный, грудной: "Здравствуй, заяц. Ну, как живешь?"
Живу. Твои попытки журналистики, литературы, кино – какая ерунда… Но я так любил, так трясся, так видел в тебе только все самое лучшее, что подыгрывал тебе, подлаживался, льстил – и удивительно, в этом было больше правды, и мы оба, как всегда, точно чувствовали меру правды и фальши в моих словах, и в твоих тоже.
Ах, как просто: тебя устраивала твоя жизнь. Ты сказала честно. Так хотела: и приключения, и надежный базовый аэродром, и свобода маневра, и романтическая любовь с разлукой...
О черт, но ведь главное, на что я купился, главное, что было мне дороже всего в тебе – потрясающая чуткость, отзывчивость, чистота тона: на каждое мое движение, каждое слово, каждый жест – ты поступала именно так, как было истинно, как я хотел больше всего, мечтал. До тебя – я полагал, что чувство никогда не может быть полностью взаимно. И вдруг оказалось – может... В резонанс, в такт, в один стук сердца.
Все в тебе – ерунда по сравнению с главным, потрясающим, данным от Бога: ты женщина, каких почти не бывает. Ты рядом – уже свет праздника, радости, любви, счастья. Взглядом, улыбкой, жестом, интонацией, беглым поступком – ты дарила мужчине полное ощущение того, что он – желанен, значителен, интересен, достоен, что он – тебе и всем! – единственный такой, мужественный, сильный, красивый, замечательный. Это не было сознательным воздействием – это шло от твоей сущности, от жадного и радостного приятия жизни, веры в нее, и эту радость и веру ты естественно, как дыхание, разделяла с тем, кого встречала.
Но я – не первый встречный, верно, малыш? Ты меня помнишь? Тоска тебя грызет?
И я раскрылся весь – в изумлении приходящего счастья, которое возможно лишь единожды. И ты испугалась – порабощения собственным чувством. "Я не позволяла себе чувствовать даже тысячную часть того, что чувствовала на самом деле, чего хотела..."
И стала всаживать в меня крючья. Ты очень боялась раскрыться полностью – чтоб не смогли сделать тебе больно. А я был счастлив немыслимому для меня порабощению своим чувством. Вот где произошла нескладушка. И боялся, не мог, не хотел делать больно; мне необходимо было – оберегать тебя, а не бороться.
Это я говорил тебе, а всего все равно не скажешь, и все слова столько раз употреблялись в жизни, и что тут скажешь нового, и какой в этом смысл, нет в этом смысла, кроме одного, кроме одного: я говорю – и я с тобой, милая моя, родная, любимая, единственная моя, свет мой, и я вижу тебя, слышу тебя, чувствую тебя, счастлив с тобой, как никогда и ни с кем в жизни. Не было у меня никого ближе тебя.
Тебе было хорошо со мной? Я тебе нравился? Я тебя устраивал?
Малыш, чуча-муча, пегий ослик, чуть-чуть ты смалодушничала, чуть-чуть, и это тот последний дюйм, который решает все.
Я никогда не отделаюсь от истины, что мы были созданы друг для друга. Ты не была самой красивой, или самой умной, или самой доброй – я видел тебя глазами ясно, я не идеализировал: ты была по мне, и каждый взгляд, вздох, движение твои – были навстречу, как в зеркале.
Я видел тебя – и прочие переставали существовать, отделялись стеклянной стеной: чужие, отдельные, другие.
Я видел тебя – и был лучше, чем без тебя: был храбрее, сильнее, умнее… нет, это чушь: добрее, тоньше, благороднее... да и это не главное: я был значительнее, крупнее, чем без тебя.
Из беззащитности, ранимости спохватывалась ты казаться стервой – и вдруг поступала согласно этой претензии, а под блеском глаз дрожала робость, потому что суть была доброй и хорошей, и ты боялась быть такой, чтоб не проиграть в жизни, чтоб не выглядеть слабой. А я настолько знал свою силу, что не боялся поступать как слабый, и в результате ты поступала как сильная, а я как слабый, хотя на деле было наоборот, и на деле получилось наоборот... Господи, милая, как я помню все...
Все кончается, жизнь на закат, финиш отмерен. Не было у меня дня без тебя. Давай напоследок, как тогда, мизинцем к руке, ага.
Душа собачника... Она непостижима для обывательских мозгов. Никто из них понять не хочет Как можно их любить, каких-то псов...
Им не понять, как можно рано утром, Не по будильнику, а из любви к собаке встать, И, даже не всегда успев почистить зубы, В забрезживший рассвет уйти гулять...
Собачник- это ведь не просто слово... Собачник- это состояние души! Собачник понимает каждый вздох и шорох, Взгляд, взмах хвоста, движенье головы...
Собачник, если заболеет, знает, Что не нужны ему врачи... Есть лекарь дома - он залижет, Собой согреет раны, Что ноют по ночам в груди
Его купила девушка на птичке. Щенок был счастлив и хотел лизнуть. Его продавший скупщик по привычке Взяв деньги, постарался улизнуть.
Она была в восторге, улыбалась. Он быстро рос весёлым, не больным. Но с ним она совсем не занималась. Он вырос бестолковым и шальным…
Был баловнем, повесой, шалопаем. Он всех любил и не имел врагов. Встречал и провожал хозяйку лаем. И терпеливо ждал её шагов.
Хозяйке нравилось, когда они гуляли, Что замечают все теперь её. А если к ней когда-то приставали, Пес смело заступался за неё.
Ему дрессуры трудно доставались. Он всех любил. И всех хотел лизнуть. От всех команд, которые давались, Всегда старался тихо улизнуть.
Тогда хозяйка в клуб вступить решила. Чтоб на вопросы все найти ответ. На выставку пойти с ним поспешила. Ведь он красавец – в этом спору нет.
На выставке он в ринге шел последним. Он рад был всем и поводок тянул. Судья сказал, оценку дав соседним, Что до стандарта он не дотянул.
Там всем подарки разные дарили, И с ринга не ушел никто пустой. Его же с ринга просто удалили. Сказали, непородный он… - простой.
Сказали, что ходить он не умеет. Что хэндлер из хозяйки – никакой. И что судья понятий не имеет. Представлен пес породы был какой.
Она его от злости отхлестала… А он чудак понять никак не мог. За что его любить та перестала. И угодить хотел, как только мог.
Сначала его думала продать. Потом хорошие искала руки… Потом решила хоть куда отдать… Кому угодно лишь бы на поруки…
Опять попал он к скупщикам на птичке… Пес всех любил… И всех хотел лизнуть… Смахнув слезу рукою по привычке… Хозяйка поспешила улизнуть...
Пес вырывался и истошно выл. Был бит жестоко и неоднократно. Но всё равно хозяйку не забыл. Скулил и выл… и звал её обратно.
А скупщик с ним жестоко обращался… И дал понять: собачья жизнь - не рай…. Но через пару дней с ним распрощался, Продав кому-то охранять сарай.
Пес всех любил… и охранять не мог … Он только выл с тоски на всю округу… Терпел хозяин новый сколько мог… Потом отвел к ветеринару другу…
Над псом склонился со шприцом детина... Чтобы закончить пса короткий путь. И равнодушно дозу детилина Вколол собаке, предложив уснуть…
А пес лизал протянутые руки. Как будто он людей благодарил. За избавление его от муки, Жить без хозяйки, что боготворил… *************************** Надеюсь, всем ответ держать придется. За то, что каждый в жизни натворил. И нам когда-то встретить доведется Тех, кто при жизни нас боготворил.
Ответ держать за тех, кого учили За тех кого разводим продаём За тех, кого когда-то приручили. За тех кого мы часто предаём.
соображаем уже не на троих: Лена, Дайна, Вега, Рэм и Пират
Есть школа в Москве. Эта школа зовется Школой служебного Собаководства.
Учится в школе Веселый народ: Щенки и собаки Различных пород.
Лаек, Овчарок, Бульдогов, Терьеров Здесь обучают Хорошим манерам: На посторонних людей не бросаться, Зря не брехать, При гостях не чесаться, Грязную лапу Не подавать, Мебель не грызть И одежду не рвать, Не забывать о своей Родословной, Слушать хозяина Беспрекословно.
Все, вместе взятое, Носит название: «Собачье начальное Образование».
Вот стоит учитель На берегу реки, А вокруг учителя Прыгают щенки.
Взял он в руки тросточку, Тросточку из дерева, И бросает тросточку Далеко от берега.
Кто приносит тросточку, Получает косточку. Слышишь, кто-то лает басом? Мы подходим к старшим классам.
На площадке доги — Псы большого роста, Педагогам с догами Справиться не просто.
Велики ученики, А в душе они — щенки. Кто забрался на забор, То-то начался сыр-бор! Суматоха, шум и лай — Просто уши затыкай!
Кот сбежал давным-давно, А доги лают все равно. Но зато ученый дог Очень выдержан и строг. Нет помощника ценней: Доги нянчат малышей, Возят с грузом сани. Вот возьмите дога в дом — Убедитесь сами.
Отчего так взвинчены Доберманы-пинчеры?
Почему бульдоги Все в такой тревоге?
Даже сдержанные колли Вихрем носятся по школе…
Они экзамены сдавали, И будут им вручать медали. За внешность, То есть экстерьер, За уменье брать барьер, Плавать, Вещи охранять И команды выполнять.
Хорошо иметь медаль. А лентяев мне не жаль!
С собакой дружит человек Уже сто тысяч лет, И у него помощника Верней и лучше нет.
Представьте, Что где-то ограблен ларек, Представьте, что воры сломали замок, Представьте, Они унесли из ларька Различных товаров Четыре мешка.
Все сделано ловко И чисто. Однако По следу идет Розыскная собака. И сколько они Ни петляют, ни кружат, Собака их все равно Обнаружит.
Зря они только Бежали в пыли, Лучше бы сразу В милицию шли.
Любят собаки Любую работу: Они с человеком Идут на охоту. На Севере среди торосов Собаки возят эскимосов.
И люди любят всех собак: Чистопородных и дворняг*, Собак служебных, Розыскных, Дворовых, Комнатных, Цепных. Любят, ценят, уважают И никогда не обижают.
На этом кончу я рассказ, И пусть запомнит всякий: Ему помогут, и не раз, Его друзья — собаки.
* Приятно, когда у собаки медали, Но все-таки в космос дворняжки летали. Вика и Ума
